ИЛИ СТИВЕН КИНГ НА ЯПОНСКИЙ МАНЕР?

Андрей Румянцев
"Независимая газета", сентябрь 2000.

ЕСЛИ вы любите легкое чтение, но хотите казаться поклонником Пруста или Мисимы, то Харуки Мураками - ваш писатель. Его роман "Охота на Овец", выпущенный издательством "Амфора", скрасит досуг и позволит витиевато рассуждать о преимуществах и достоинствах современной японской прозы в сравнении с недостатками и "технократичностью" прозы западной. Вы сможете умно и тонко говорить об особенностях японского взгляда на жизнь и об универсальности взглядов Мураками, о традиционности дзена и авангардности джаза, не рискуя при этом увязнуть в метафизическом или ином философическом болоте и быть пойманным за язык. Занимательный сюжет и легкие диалоги, фантастическое нечто и судьбы мира промелькнут перед вами за вечер, за два, за неделю. А "добро" или то, что его напоминает, победит "зло" или то, на что "зло" похоже.

Скромный безымянный герой, застигнутый кризисом бурь душевных, без видимого напряжения проскользит по страницам романа. Выслушает пяток исповедей, поучаствует в непонятной игре, произнесет вслух или про себя ряд монологов, увидит "торжество человеческого духа" или продемонстрирует его сам и, преобразившись, зашагает в новое для себя завтра с новым опытом, но, как и в начале повествования, безо всякой цели.

Если вы любите легкое чтение, хотите казаться поклонником Пруста и Мисимы, но у вас нет времени формулировать свои мысли и впечатления, то обратитесь к статье о Харуки Мураками, написанной переводчиком романа Ковалениным. Из нее вы узнаете про существование "литературы вообще" и про "миры Мураками", причастность к которым сделает вас "элитарным и крутым".

Знакомство с Мураками будет для вас интересным или неинтересным в зависимости от вашего вкуса и настроения, то есть примерно таким же, как знакомство со Стивеном Кингом. Это сравнение не случайно: читая японского писателя, сплошь и рядом наталкиваешься на типологическое сходство с писателем американским. Оба - крепкие профессионалы-повествователи; оба строят сюжет вокруг чего-нибудь загадочного - монстроподобного; у обоих - персонажи и герои стоят перед проблемами либо нравственного, либо мировоззренческого выбора; и тот и другой обобщают ситуацию и упрощают проблемы. Однако Стивена Кинга как-то не принято рядить в одежды властителя дум. Крепкая беллетристика, чтение для отдыха и не без пользы - вот ниша, которую занимают книги американского писателя.

По-иному, как к "самому экстравагантному писателю", начинает строиться отношение к Мураками. Возможно, это просто рекламный ход, возможно, дань моде или экзотике. Но почти все, что говорит о писателе в своем эссе переводчик, обычно и неэкстравагантно, а иногда просто противоречит тексту. Так, многообразие и сложность влияний, выделяемые Ковалениным как индивидуальная черта, - общее место для модернизма и постмодернизма. Что же до писателей, на которых ссылается сам Мураками, то набор имен поражает оригинальностью только "лиц незаинтересованных". Кобо Абэ, Фитцджеральд и Чандлер вполне сочетаются хотя бы потому, что все трое "классики современной литературы", один - японской, второй - американской, а третий - детективной. От дзена же в романе осталась лишь "классическая бабочка". Женщины-героини представлены через отдельные детали, любопытные, но намеренно общие. Возможно, именно кажущаяся анонимность героев, недосказанность как прием и составляют главную особенность романа "Охота на Овец".

Ну а "джазовый дзен", о котором сказано даже на обложке, - это всего лишь слова и голоса, впрочем, за ними стоят стилистическая небрежность перевода и вычурные красоты эссе.

ШУТКА, СВОЙСТВЕННАЯ ТЕАТРУ
Джордано Бруно и Мейерхольд: опыт совместного прочтения
Андрей Румянцев
 

Фрэнсис А. Йейтс. Джордано Бруно и герметическая традиция. Перевод с английского Г.Дашевского. - М.: НЛО, 2000, 528 с., илл.

Что мы знаем о Джордано Бруно? Родился, жил, думал. И был сожжен как философ и ученый за смелые идеи о бесчисленных обитаемых мирах и о движении Земли. Очередная история о "борце за счастье человечества", которому помешали "мракобесы, выдающие себя за наместников Бога на земле"…

Что здесь вымысел, что - правда и что представлял из себя этот "ренессансный" мыслитель? Ответы на эти вопросы можно найти в неплохо изданной, хорошо переплетенной и не менее хорошо переведенной книге "Джордано Бруно и герметическая традиция" Фрэнсис Амелии Йейтс. Понятно, что "родился, жил, думал" осталось на своем месте, но вот со светлыми идеями и обитаемыми мирами возникают некоторые проблемы. Во-первых, Бруно, оказывается, не ученый, а "маг"; во-вторых, миры - не "обитаемые миры", а "живые" (почувствуйте разницу); в-третьих, не все в порядке с грядущим счастьем…

С одной стороны, как считает и Фрэнсис Йейтс, герметические идеи, то есть одушевление мира и возможность "магического" воздействия на мир с целью исправления и улучшения, - это как бы прогресс со всеми вытекающими из него восторгами и завоеваниями. С другой стороны, от Луны, вращающейся вокруг Солнца, и от магического циркуля почти так же далеко до компьютера и научного прогресса, как от "улыбки авгуров" и от пчел, вылетающих из Подземного царства.

Конечно, можно с завидным упорством выискивать в магии и оккультизме некие положительные черты, и в таких поисках будет много интересного, поучительного и резонного, но чем принципиально они будут отличаться от поисков элементов материализма и атеизма, процветавших не так давно в нашем отечестве? И то и другое направление поисков в равной мере зашорено, потому что "идеологично", и поэтому непривлекательно.

Однако есть в книге Йейтс нечто, что делает ее интересной не только узкому кругу "современных герметиков", исправляющих неисправимую согласно значению слова "карму", и не менее узкому кругу специалистов, но и простому читателю.

Это сами герои повествования. Понятно, что из Бруно при всей его веротерпимости и из Кампанеллы при всем его стремлении к счастью для всех под чутким управлением немногих могли бы выйти замечательные диктаторы, ничуть не гуманнее современных, а "город Солнца" окружали бы сирые деревни и казармы, и "служение силам Космоса" напоминало бы партийные съезды. И все же это не пугает. Наверное, все дело в личности, в ее силе и красоте. В той романтической дымке, под которой история скрывает "мегаломанию" великих, превращая их в "героических энтузиастов", готовых почти непристойно ругаться за свои убеждения, проповедовать новые истины, славить человека вообще, не замечая его в частности, и гореть на костре чаще за веру, чем за религию. Фрэнсис Йейтс чувствует эту силу и красоту своих героев - и через ее сухой педантизм, обильное цитирование, глубокие знания о предмете и слабый до "невинности" анализ проступают живые, интересные личности.

Однако это эмоции, с формальной стороны все несколько иначе. И если с утверждением, что книга "Джордано Бруно и герметическая традиция" может быть "прочитана как биография... как введение в историю peнессансной магии", можно согласиться, то с определением "исследование" спешить не стоит. Это, безусловно, комментарий, и более того - интереснейший комментарий, но и только. Что же до логической части, то сложно представить себе менее убедительные рассуждения. Например, связь между Кампанеллой и Бруно доказывается, исходя из "странной похожести" терминов и фраз, из ничем (при обильном цитировании!) не доказанного знакомства Кампанеллы с произведениями Бруно, из дат смерти на костре одного и тюремного заключения для другого. А ведь трех гипотез достаточно, чтобы вывести "спайку элементов" на репетициях Мейерхольда из герметической традиции Ренессанса. Или доказать, что немая сцена у Гоголя - "египетская аллегория".

Кстати, о Мейерхольде. Всего лишь шестьдесят лет отделяет нас от его гибели, а знаем мы о нем почти столько же, сколько о Джордано Бруно. А ведь от него остались не только воспоминания о спектаклях и "сплетни" в виде впечатлений, но и стенограммы репетиций. Их когда-то издали в дешевом переплете и на плохой бумаге. Оно понятно: он свой, на костре не горел, к тому же театр уже не "весь мир", а всего лишь шоу. А назови Мейерхольда "героическим энтузиастом", скажут - преувеличение, шутка. Но называли же Бруно "итальянским непоседой с именем длинней, чем тело"...

Где основание для сравнений? В книгах - и Йейтс и "Мейерхольд репетирует" читались одновременно, энтузиазм сближал, а мода и качество полиграфических работ разводили.

Ну, а если серьезно, то все это - просто шутка. Шутка, свойственная театру.

P.S. редактора: увы, но ни с одним из вышеприведенных утверждений уважаемого рецензента мы не согласны. Книга Йейтс, наделавшая тридцать лет назад много шума и в Европе и в Америке, конечно же, много больше, чем просто "комментарий". Или это такой "комментарий", который много больше, чем "научное исследование". Да и от Машины Истины Раймонда Луллия до современного компьютера расстояние много короче, чем может показаться, а ренессансные утопии (будем здесь предельно корректны) не содержат оснований для их прямого сопоставления с ГУЛАГом... Но дело не в сопоставлениях, оставим их для студентов-культурологов. Нам-то кажется, что такое вот - "культурологическое" - прочтение этой книги совершенно не адекватно авторскому замыслу: представить опыт распознавания Ренессанса, исходя из его собственной символической системы. Останется ли в таком распознавании место для Гоголя, Мейерхольда, ГУЛАГа и пр. или не останется, зависит в конечно итоге от чувства юмора распознавателя, но не от установок английского исследователя. И здесь мы полностью присоединяемся к выводам г-на Румянцева.